Сижу в грозненском кафе, перекусил. Пошел заказывать чай, вдруг подходит женщина, и на чеченском что-то просит. Девушка за баром начала показывать рукой, и что-то ей быстро говорить. Я понял по жестам, что ей показывают место, где сесть. Я ее взял за руку и посадил за свой стол.
Она плохо разговаривает по-русски, приятно пахнет бабушкой, опрятно одета – обязательная косынка, и у нее два зеленых ведра, а в них черные пакеты. Бабушка с утра уже продала 2 ведра черемши, успела с подружками походить по Грозному. Я с ней затеял разговор о жизни.
Когда ей было 8 лет, ее и семью сослали в Казахстан, в детстве она переболела какой-то болезнью и ослепла на один глаз. Потом было возвращение на родину, отец и мать умерли в ссылке.
– Нас шестерых детей выходили наши соседи по Чечне, чтобы нас не раскидали по детским домам Советского Союза. Так мы потихоньку и росли. Вернулись в отцовский дом, и мои два брата его восстановили, а мы с сестрами после работы в колхозе до утра месили саман, чтоб братья выложили его. Так мы росли в трудностях и невзгодах. Старший брат женился, младший ушел в армию. Сестра вышли замуж, мы начали обживаться добром. Дети – 5 человек – у меня росли хорошие, старший служил в Афганистане, у него имеются даже награды (бабушка показала в свернутом платке старый советский ДРА), дочери учились. Мужа уважали все конезаводчики, он хорошо справлялся…
Вдруг бабушка замолчала, а потом говорит:
– Я уже сюда прихожу четвертый раз и не знаю, что заказать, и главное где.
Она смущается и улыбается. Я заказал ей манты и чапалгаш. Мы продолжили нашу беседу.
– Меня жизнь дважды в этом веке терзала. Наверное, так написано на моем роду, чтобы мучиться и не умереть от того, что я знаю и пережила. Нет моих сыновей, нет моих дочерей, мой муж от этого ужаса потерял рассудок, нас осталось двое в доме. Ночами, когда моя голова касается подушки, я в полудреме разговариваю со старшим сыном. Прошу его, чтобы ухаживал за младшими. Потом мои дочери приходят в мою старую голову, и с ними разговариваю…
Не подумай, что я старая и сошла с ума, у меня даже есть телефон, правда, я не вижу кнопок и не могу набирать, но мне могут звонить. Я из-за мужа его купила, а так мне кто может звонить!?
– Мне нравится Грозный, – говорит она, – я во времена СССР была в нем два раза, а сейчас в месяц один раз приезжаю продать фруктов с огорода, а сейчас сезон черемши.
Потом она внезапно посмотрела на меня и говорит:
– Я прожила, наверное, очень страшную жизнь, и умереть мне тоже страшно: боюсь не встретить своих детей… Устала я от своих мыслей. Я иногда просто убегают из дома и брожу как сумасшедшая женщина по улицам. Я потихоньку собираю деньги, чтоб хватило на поминки. Недавно собрала достаточную сумму, но все ушло на операцию мужа. Мужа очень жалко — сиротой рос, тоже ничего не видел. Я не хочу его отдавать никому. Я привязываю его ногу, чтобы он не сбегал с дома, а соседки заходят и смотрят его в мое отсутствие.
Бабушка показала фотографии детей, советское черно-белое фото. 5 детей, родители в советских одеждах на фоне памятника дружбы народов. И было мирно, и никто не знал, что будет война, и что пятеро детей на фото не похоронят своих родителей… Что будет все наоборот: из всех, кто на фото, останется это маленькая хрупкая женщина, с большим сердцем матери…
Источник
